Тысяча ри Эйсая

Лёгкая дымка окутывала багряный лес, разбавляя яркие тона листвы нежностью небесных сфер. Даль, захваченная негустым туманом, пропиталась осенней влагой. Казалось, что от этой нестерпимой промозглости весь мир скоро покроется плесенью. А когда настанут первые холода – замёрзнет, как мелкий прудик, сковывая всё живое, будто красных карпов, что неосмотрительный садовник оставил зимовать в нём. В таком настроении Эйсай сел на камень и погрузился в созерцание осени.

Он родился в небольшой деревушке провинции Сацума, где люди отличались добрым здоровьем и скверным нравом. Несмотря на то, что семья Эйсая, которого тогда, до пострига, звали Кэндзабуро, принадлежала к самурайскому сословию, если верить семейному преданию, ведёт своё начало от рода Минамото[1], как и сёгунский[2] клан Токугава[3], уже несколько поколений они были вынуждены кормиться крестьянским трудом. Когда миновала битва при Сэкигахаре[4], он, в отличие от многих, не стал ронином[5], а осел в отдалённой провинции, чтобы возделывать землю.

Молодой Кэндзабуро отличался от сверстников, что никого не удивляло. «Отпрыск самурайского рода!», – объясняли односельчане. Крестьянам приходилось обращаться с самурайской семьёй с почтением, ведь отец Кэндзабуро по закону мог зарубить любого за неосторожно высказанное слово. Правда, возможность такого развития событий приходила в голову кому угодно, только не деревенским самураям. Жизнь нескольких поколений в крестьянской среде истребила всякое их сходство с сословием воинов, не считая того, что, когда мужчины не работали в поле, носили хакама[6]. Даже меч был всего один, да и тот не в лучшем состоянии: изрядно изъеден ржавчиной, и вряд ли в нужный момент его можно будет вытащить из ножен.

Однако братьям Кэндзабуро это не мешало кичиться происхождением. Они, как могли, упражнялись в воинском искусстве, непременно так, чтобы заметили соседи. Когда были помладше – собирали ватагу ребятишек и устраивали потешные баталии, в которых играли роль военачальников. Сам Кэндзабуро большую часть дня проводил за книгами, пока, по настоянию отца, к печали матери, не отправился учиться в монастырь, где принял постриг и новое имя – Эйсай.

Теперь же, спустя пять лет, он странствовал с учителем по имени Дзёсай, который ввиду преклонных лет был вынужден часто останавливаться. Так что продвижение их не было стремительным, да и куда торопиться, если конечной цели путешествия не существует? Паломничество, тем более монашеское, – один из немногих дозволительных поводов, позволяющих почти беспрепятственно переходить из провинции в провинцию.

Во второй год эпохи Канъэн[7], как только сошёл снег, Эйсай и Дзёсай отправились в паломничество к водопаду Нати, который чтут даже Сыновья Неба. Дзёсай настаивал, чтобы его ученик провёл несколько дней и ночей под холодными струями, дабы укрепить дух, как делал прославленный воин прошлого Миямото Мусаси. Но когда до цели оставалось немногим больше пятнадцати ри[8], Дзёсай почувствовал себя плохо. Пришлось сделать остановку, чтобы укрепить силы.

Приют они нашли в доме местного лавочника, который был очень рад гостям. «Может, эти святые люди помолятся, чтобы дела стали идти лучше?», – думал он и проявлял примерное гостеприимство.

Оставшись наедине, монахи начали приготовления ко сну. Учитель, придвинувшись к хибати[9], немного покряхтел, наслаждаясь теплом, и заговорил.

– Эйсай! – позвал он.

– Да, учитель!

– Завтра на рассвете тебе следует отправиться в горы…

– Да, учитель! – поклонившись, ответил Эйсай.

– Не возвращайся до тех пор, пока не поймешь, что пора.

Эйсай беззвучно склонился до татами[10].

– Только не вздумай обманывать себя! – после этих слов Дзёсай лег на циновку и, свернувшись калачиком, уснул прямо перед хибати.

Эйсай же долго не мог заснуть. Туманность приказов учителя немного смущала и волновала. «Зачем удаляться в горы? Зачем стоять под ледяными лучами Нати? Как это поможет познать Истину?», – думал он. Но потом усталость взяла верх. Эйсай крепко уснул.

Утром, только первые лучи солнца окрасили мрачный мир, Эйсай аккуратно, чтобы не разбудить измотанного дорогой и годами учителя, взял кружку для милостыни, как можно тише раздвинул сёдзи[11] и вышел на улицу.

К полудню монах достиг небольшой горной деревушки, которых множество раскидано в этих местах. Поселение состояло из двух параллельных улиц с почти одинаковыми простыми строениями. Только в самом начале улицы выделялся странный дом. Его круглое сечение напоминало жилище эпохи Яёй[12]. Стены возвышались на сваях около шести сяку[13] в длину.

«Уж не духи ли её выстроили?», – подумал Эйсай.

Природная любознательность, из-за которой он и стал монахом, не позволяла пройти мимо, но осторожность и долг перед учителем подсказывали, что не стоит связываться с потусторонними силами.

«Вокруг всё поросло травой… дурной знак», – заметил он.

На дороге появился крестьянин, одетый в изрядно поношенное кимоно. Он учтиво поклонился Эйсаю.

– Доброе утро, монах! – поздоровался он.

– Доброе! – отозвался Эйсай и поклонился в ответ. – Очень интересный дом… Кто здесь живёт?

Крестьянин замешкался. Он хотел было уйти, но побоялся проявить неуважение к человеку, идущему путём Будды.

– Он пустовал много десятилетий, – неохотно начал свой рассказ прохожий, – говорят, что раньше там было святилище духа этих гор. Но он покинул наши края, когда деревня опустела… – крестьянин снова замешкался, не зная, стоит ли рассказывать дальше.

– Продолжай! – мягко, но настойчиво потребовал Эйсай.

– Потом в нём поселился мужчина с дочерью. С ними мало кто общался из местных. Говорят, что он был человеком знатным и в прошлом богатым. Поэтому к нему приходили за советом, чтобы он разрешил спор по закону страны и совести. Так, придёт кто-то, испросит совета, да оставит за это рис, дрова или рыбу. Вот и жил на то. А весной прошлой скончался. Дочь осталась одна. Замуж выходить отказывается, да и кто её возьмёт! Тот, кто к ней свататься ходил, сказал, что перед тем как отказать – превратилась в лисицу, а отказав, тотчас убежала на четырёх лапах!

Эйсай почувствовал, что деревенская молва основывается лишь на непонимании да злословии отвергнутого ухажёра, и тотчас потерял интерес.

– Говорят, что такие твари, – не унимался крестьянин, который, как все люди низкого рода, любит посплетничать, – околдовывают мужчин! Натурально околдовывают! Привлекают к себе разными бесовскими штуками, а потом, в самый момент страсти, – тут он сально улыбнулся, но тотчас устыдился, вспомнив, что находится рядом с монахом, – ну, в самый неподходящий момент – принимают свой настоящий вид и утаскивают с собой простофилю в мир духов!

– А на что она живёт? Или ей из мира духов рис приносят? – спросил Эйсай.

– После смерти отца деревенские жители продолжают её подкармливать, а то того и гляди, начнёт людей жрать по ночам!.. Каждую ночь из её дома слышатся нечеловеческие вопли!

– Прям нечеловеческие?! – рассмеялся Эйсай.

– Да! Ещё какие! – замотал головой крестьянин. – Может, у тебя найдётся заклинание, чтобы изгнать её прочь?

– Может, и найдётся!

Крестьянин не часто видел монахов, но слышал, что многие из них любят не только всех живых существ, как обязывает сан, но и деньги. Так что он достал несколько медных монет и бросил в чашку Эйсая.

«Даже этот простак знает о том, что большинство монахов далеки от стези Будды», – с грустью подумал Эйсай, но денег не вернул. Он пошёл прямиком к круглому дому.

– Будь осторожен, монах! – бросил вдогонку крестьянин и отправился прочь.

Эйсай аккуратно вошёл внутрь. Дом состоял всего из одной комнаты. Посередине располагалась хибати, в западной стороне стояли несколько поминальных табличек с зажжёнными рядом свечами. Возле хибати в постели лежала девушка. Её бледная кожа казалась почти прозрачной, мутные глаза измученно уставились в потолок.

– Добрый день! – крикнул Эйсай, сделав несколько шагов в её сторону.

Она посмотрела на него, не осознавая, сон это или реальность.

– Меня зовут Эйсай… ты – больна?

Девушка стыдливо прикрылась одеялом и немного приподнялась. Эйсай подошёл почти вплотную и присел рядом. Он достаточно много изучил книг, даже диковинных, которые привозили в прошлые времена из-за южных морей[14], чтобы определять болезнь и лечить её не только с помощью заговоров и молитв, но и трав, некоторые из которых он всегда носил с собой. Монах осмотрел белки глаз загадочной девушки, прощупал живот, осмотрел кожу.

– Ты не боишься приближаться ко мне? – с удивлением спросила она.

– Нет! Если ты лисица, то в самый неподходящий момент я утащу тебя в мир Будды! – засмеялся Эйсай. – Твоя речь необычна для здешних мест. Ты говоришь так, будто живёшь в Киото! Неужели ты думаешь, что так и есть?! – он снова рассмеялся.

– Я родилась в Киото…

– В чужой стране человек подобен щепке, носимой волнами! – перебил её Эйсай.

Девушка смутилась. Она хотела открыться незнакомцу, но казалось, что он совсем не собирался слушать.

– Продолжай!

– Меня зовут Акико… я родилась в Киото. Но ещё будучи маленькой девочкой, попала сюда. Отец бежал от преследований сёгуна.

– Сёгун охотится на лис! Прекрасная история!

Акико не могла понять - над ней ли смеётся гость или над крестьянами, которые считают её лисой.

– Неужели в Киото не найдётся человека, который приютил бы тебя? Здесь жить опасно. Думаю, что не пройдёт и двух зим, как ты либо умрёшь от голода, либо крестьяне, подзадорив друг друга небылицами, убьют тебя.

Эйсай давно научился любить все живые существа, как учит Будда, но никогда ему ещё не доводилось демонстрировать эту любовь столь открыто.

– Нет, у меня никого нет. Если и удастся отыскать родичей, вряд ли они вопреки воли властей приютят меня.

Эйсай закончил осмотр и ещё раз окинул взглядом комнату. В нескольких шагах от него, на столе были уложены какие-то рукописи. Акико заметила, куда обращён его взгляд.

– Отец привёз с собой небольшую библиотеку, и время от времени я переписываю всё, чтобы сохранить.

Эйсай заинтересовался содержанием книг. Оказалось, что Акико, общавшаяся долгое время только с отцом, человеком образованным и благородным, непрестанно переписывая книги, превратилась в очень начитанного человека. Ни Эйсай, ни Акико никогда не встречали такого человека, с кем можно было бы обсудить все прочитанные книги. Так они и проводили время, общаясь о мудрецах древности, пока монах с помощью трав и заговоров пытался её вылечить.

Через неделю Акико стало намного лучше. Цвет лица улучшился, но остался бледным из-за долгого затворничества. Эйсай понимал, что его ждёт учитель, что его путь – Путь Будды, но, не смотря на всё, сердце не позволяло навсегда оставить затворницу. Впервые он нашёл человека, с которым самое долгое время превращается лишь в короткий взмах крыла бабочки. Но главное – он боялся, что в любой момент крестьяне могут до того напугать друг друга небылицами, что однажды решатся убить безвинную Акико. Конечно, он мог бы обратиться к ним и сказать, что она не лисица, а больная девушка, к которой нужно относиться с милостью и состраданием, да вот только кто поверит?! Скажут: «Целую неделю жил у неё! Не иначе и монаха лисица околдовала!». Всё бесполезно!

Эйсай взял посох и чашку для подаяний, собираясь уходить. У Акико глаза заблестели от слёз.

– Я вернусь! – успокоил монах.

– Вернёшься?! – удивлённо спросила она.

– Вернусь к празднику Бон. Я должен объяснить всё учителю и помочь ему добраться до какого-нибудь монастыря. После отправимся в мои родные края.

Акико еле заметно улыбнулась и поклонилась до самого татами.

«Не это ли знание имел в виду Дзёсай, когда посылал меня в горы?», – подумал монах и направился в обратный путь.

Дорога показалась особенно быстрой. Путь назад всегда кажется короче, тем более, если голова занята тяжёлыми мыслями. Разум Эйсая впервые оказался в смятении. Он ещё давно решил посвятить себя Учению… так к чему ему эта женщина?!

Семья, дети – это всё, конечно, хорошо, но не тому учил Будда. Чем заниматься, если расстричься? Неужели придётся вернуться к крестьянскому труду, от которого он и бежал в мир книг? Но какое-то обволакивающее, липкое, как паутина, чувство не давало выкинуть из головы эту странную девушку вместе с её мистическим на вид домом.

Да и в том ли суть, что он не мог выкинуть из головы Акико?

Когда солнце взгромоздилось в полуденную точку, Эйсай уже стоял возле дома лавочника. Дзёсай дремал в галерее.

– Ты вернулся?! – неожиданно открыв глаза, спросил учитель.

Этот, казалось бы, самый обыкновенный вопрос напугал Эйсая: «Почему он удивляется тому, что я вернулся? Откуда он знает, что я не хотел возвращаться? Может, Акико и правда всего лишь дух, которого подговорил учитель, чтобы испытать меня?», – думал он.

– Как ты узнал, что пора возвращаться? – продолжал Дзёсай.

– Я понял, что у меня нет выбора, учитель, – склонившись, будто прося прощения, ответил Эйсай.

Учитель насторожился.

– Значит, ты думал о возможности не возвращаться? – по напрягшемуся лицу ученика он понял, что попал в точку. – Что ты делал в горах: медитировал или разгадывал коаны[15]? Или нашлись дела поважнее?

– Да, я был занят очень важным делом… – Эйсай немного заколебался, но решил открыться учителю. В любом случае, какой бы выбор он ни сделал – разговор с учителем неминуем: если уйти, то уходить следует с достоинством, поговорив с Дзёсаем и объяснив всё как следует, если оставаться – то тем более утаивать нечего! – В горах, в нескольких ри отсюда, я заметил очень странный дом…

Учитель взял свой посох и ударил ученика по плечу.

– Тебе всегда всё кажется странным и необычным! Дом не может быть странным, если в нём живут – таков порядок вещей; если он заброшен – это тоже не редкость! Суть дома всегда обычна!

– Он был построен, как в глубокой древности! – оправдываясь, ответил Эйсай, за что получил ещё один удар.

– Защищаться нужно от ударов, а не от слов. Слова не могут проломить голову, а мой посох может! – с игривой улыбкой подытожил Дзёсай. – Говори! Что ты делал?! – он снова обрушил посох на ученика.

– Там я встретил крестьянина…

– Неделя с крестьянином! Чем же это вы занимались?! – снова последовал удар, но Эйсай успел отпрыгнуть.

– Там была больная девушка…

– Почему ты решил вернуться?! Говори! – Дзёсай вскочил на ноги. Его лицо пылало. Казалось, что ещё немного, и он забьёт ученика до смерти.

– Чтобы не бросать тебя одного!

Дзёсай сел и принял свой обычный спокойный вид.

– Ты можешь отвечать на вопросы! – учитель сделался вдруг радостным и начал танцевать, но скоро вновь успокоился и сел, как ни в чём не бывало.

– Ты был уставшим и разбитым, а она напоила тебя горячим чаем и заставила возжелать жизнь? – издевательским тоном спросил Дзёсай.

– Нет! – склонившись, запротестовал Эйсай. – Она была больна, а жители деревни считали её лисой. Я остановился, чтобы вылечить, не мог же я бросить живую душу! – он прервался, ожидая очередной порции ударов, но учитель не шелохнулся. – Я выхаживал её неделю. Теперь же боюсь, что однажды обезумевшие крестьяне забьют её.

– Что собираешься делать теперь? – тон учителя стал несколько сочувственным. Заставив Эйсая не таиться, он перестал проявлять злость или осуждение.

– Я обещал вернуться к празднику Бон! – твёрдо ответил Эйсай.

– Разве пристойно монаху обещать вернуться женщине?

– Разве не ты, учитель, говорил мне, что слово «пристойно» – не больше чем глупый штамп в мире пустоты?

– Но в мире пустоты и твоё обещание ничего не стоит!

– А если её убьют?

– Ты убиваешь себя! – Дзёсай подскочил, но не нанёс удар. – Привязанность – вот что порождает истинную смерть. Привязанность – это страдание. Ты стал монахом для того, чтобы избавить себя от страданий и привязанностей, полюбить все живые существа и избавить их от страданий! Ты остался всё тем же мальчиком в полях, которым был многие годы назад! Ни я, ни Будда, ни ты сам – ничему тебя не научили. При первом же искушении ты с радостью и чувством справедливой правоты бросаешься в пучины горестей и болезней.

– Но разве не мой долг помогать живым существам?

– Твой долг помогать им, но не бросаться в пучину страстей! Жди меня здесь! – бросил Дзёсай и ушёл прочь.

Эйсай сомневался - правилен ли его выбор? Но намерение от этого не становилось менее твёрдым.

Через некоторое время во двор вошёл Дзёсай с двумя самураями. Он показал пальцем на сидящего Эйсая.

– Этот человек выдавал себя за монаха, а сам обкрадывал монастыри! Он признался мне в своих злодеяниях! – закричал Дзёсай.

Двое самураев подбежали к нему и повалили наземь.

– Учитель, учитель! Что ты делаешь?! – Эйсай был обескуражен несправедливым обвинением. – Пустите! Я ничего подобного не делал! Я – Эйсай, ученик этого человека! – но самураи не собирались слушать.

Один из них больно ударил монаха в живот.

– Знаем мы вашу братию! В темницах сплошь невиновные!

Двое монахов и самураев шли молча. Каждый раз, когда Эйсай пытался что-либо сказать – получал удар в живот. Только перед тем, как новоиспечённого преступника бросили в темницу, Дзёсай решил нарушить молчание.

– Я буду навещать его каждый день – приносить рыбу, рис и книги, – сказал он.

– Велико твоё милосердие, монах, – растрогавшись, откликнулся самурай.

Дзёсай не обманул. Он действительно приходил каждый день, приносил еду и книги, каждый раз поясняя, что всё, что он сделал – лишь на благо ученика.

– Лучше быть телом в темнице какое-то время, чем душой в ней – вечность, – любил говорить он.

Акико каждый день просыпалась с мыслью о том, сколько осталось времени до встречи с возлюбленным. Может, травы Эйсая, а, может, ожидание счастья улучшили её здоровье.

В утро праздника Бон она взяла несколько золотых монет, которые остались от отца, чтобы накрыть праздничный стол для гостя. Она знала точно, что Эйсай придёт, чего бы ему это ни стоило. Крестьяне, у которых она купила всё необходимое, встретили её радушно. Золотые монеты всегда пробуждают в людях низкого происхождения дружелюбие. Но стоило ей уйти – тотчас судачили: «Это золото из мира духов, не иначе!».

День близился к закату. Стол украшали многие блюда всех пяти цветов. Она то и дело выходила на улицу, но Эйсай не появлялся.

Близилась полночь, когда Эйсай открыл дверь.

– Я, наверное, задремала, что не слышала, как ты вошёл! – она обрадовалась появлению возлюбленного.

Акико второпях поднесла гостю поостывший сакэ.

– Позже, – отказался Эйсай.

Он сел напротив неё и положил сложенный листок бумаги, на котором писал родителям, чтобы они приютили Акико и отнеслись к ней как к дочери.

– Ты не отправишься со мной?

– Позже, – коротко ответил Эйсай.

Даже к исходу ночи Эйсай не притронулся к угощениям.

– Не печалься и не расстраивайся, Акико! – начал разговор Эйсай. – Когда я сказал учителю, что ухожу, он оболгал меня и заточил в темницу. Я никак не мог прийти. Потом, как преступника, меня под охраной отправили на Кюсю работать на серебряных рудниках. Там учитель продолжал навещать меня и даже заплатил надсмотрщикам, чтобы я не работал, а продолжал учиться. Днём и ночью двое воинов не спускали с меня глаз. Я думал ещё вчера, что не смогу выполнить обещание.

– Но если ты ещё вчера был на Кюсю, как же оказался здесь? – глаза Акико наполнились слезами. Сердце чуяло дурные вести.

– Вчера я вспомнил, что читал в одной китайской книге, как дух может пройти в день тысячу ри. Тогда я принял решение умереть, чтобы сдержать обещание. Теперь выходи в дорогу.

Акико хотела обнять Эйсая, но он растворился, подобно утреннему туману. Такова история монаха Эйсая, который, чтобы не нарушить клятву, сумел пройти тысячу ри.

Примечания:

[1] Минамото – самурайский род, первый род сёгунов Японии. Ведут свою родословную от императоров.
[2] Сёгун (яп. – генерал) – сокращение от титула сэйи тайсёгун – военный диктатор в средневековой Японии.
[3] Токугава – самурайский род, последняя династия сёгунов. Род Токугава фактически правил Японией с 1600 по 1868 гг.
[4] Битва при Сэкигахаре состоялась 21 октября 1600 г. между будущим сёгуном Токугава Иэясу и наследником тайко Тоётоми. Битва осталась в истории как одна из самых кровавых в истории Японии.
[5] Ронин – самурай, оставшийся без господина, как правило, зарабатывающий грабежами и убийствами.
[6] Хакама – штаны широкого кроя с множеством складок. Носить их имели право только представители самурайского сословия.
[7] 1749 г.
[8] Ри – мера длины, равная 3927 м.
[9] Хибати – круглая жаровня с тлеющими углями, располагавшаяся в центре комнаты для обогрева помещения и приготовления пищи.
[10] Татами – традиционные циновки из тростника игуса, набитые рисовой соломой, площадь – 90*180 см.
[11] Сёдзи – раздвигающаяся дверь либо перегородка из рисовой бумаги на деревянной раме в традиционной японской архитектуре.
[12] Эпоха с 300 г. до н. э. по 250 г. н. э.
[13] Сяку – мера длины – 303 мм.
[14] Из Европы, т.к. европейские корабли приплывали с юга.
[15] Дзэнские загадки, созданные для концентрации ума и выработки нестандартного мышления.

© Андрей Козлов 

Сейчас в альманахе читают:

• Мои доспехи – чистое страдание, мое оружие - острее боли (рассказ)

• Лучший муж для принцессы (притча о любви)

• Любовь и конфеты (рассказ)