Прощай, Ирэн! (рассказ)

Хорошо было сидеть вот так - на самом краю крыши, свесив ноги в пустоту и чувствуя, как снизу поднимается насыщенный бензинными парами горячий воздух, и смотреть, как расцветает в сгущающихся сумерках ночной город.

Хорошо было просто сидеть, ничего не делая, чувствуя приятную усталость от выполненной работы.

Руки еще немного дрожали, а в пустой голове звенело непрекращающееся, уже потерявшее смысл «…да, я сделал это... я сделал это... да. сделал. я. это… да, я сделал это. я-сделал-это. даясделалэто…»

Стоило только на миг закрыть глаза, как из серой тьмы сразу же выплывало удивленное и одновременно рассерженное лицо Ирэн, и как эта сердитость вдруг сменяется ужасом, а потом, спустя еще миг, равнодушием.

Ирэн, любимая моя, почему все так получилось?

Прошло уже три десятка лет, но я все еще помню ту очаровательную девушку с гордо вздернутым веснушчатым носиком. Я помню ее неуверенную улыбку и как она стыдливо прикрывала руками свою нежную девичью грудь, как радовалась нашим встречам, как плакала, когда родители, узнав, что она беременна, выставили ее из дома. Я помню ее обращенный внутрь себя взгляд и большой тяжелый живот, ту смесь неверия и радости, с которым она впервые переступила порог собственного – нашего – дома. Я помню странную нежность, которую можно было иногда уловить в ее глазах - глазах матери, когда она смотрит на дочку, которая делает что-то точь-в-точь как отец.

Куда все это делось, Ирэн?

Почему ты позволила кому-то еще прикоснуться к своему телу? Как ты могла пустить кого-то в спальню, где мы мечтали, надеялись, где страдали и делились самым тайным, где мы любили друг друга?

И почему кто-то еще, кроме меня, смог сделать тебя счастливой?

Непонятнее всего мне было видеть то равнодушие, с которым ты, проходя мимо, касалась моей спины. Мне было больно узнать, что ты вдруг начала меня стыдиться. Меня трясло от страха и ярости, когда ты перестала меня слышать.

Ты вынула меня, как занозу из своего сердца.

Я пытался, Ирэн. Я закрывал глаза и предпочитал быть слепым. Я готов был страдать, если ты была хоть чуточку счастлива. Я мог бы вынести все. Почти все…

Приготовления были долгими. Но я продумал все до мелочей.

Я оставил тебя в спальне, Ирэн. Вместе с тем – другим. Ваша кровь смешалась и уже наверное пропитала всю постель. Вы будете еще долго там лежать, переплетясь руками и ногами. Когда вас найдут, ваши тела уже начнут разлагаться.

Меня же похоронят под чужим именем – я заранее подготовил ложные документы, и наша дочь еще долго будет надеяться, что я жив, и верить, что однажды я обязательно вернусь. Об ее воспитании позаботятся мои родители…

Вот и все, Ирэн. Я сделал это и сделанного уже не вернуть. Осталось только последнее. Сейчас я встану и сделаю шаг в пустоту.

Мне бы хотелось напоследок спеть, жутко фальшивя, какую-нибудь банальную глупую песню, например «Это только любовь, малышка, это только любовь…», но боюсь никто на этой крыше не появится в ближайшее время, и некому будет крикнуть чуть испуганно «Эй, ты что там делаешь?», и некому будет услышать в ответ мое пение и подумать о том, что я наверняка спятил. Скорее всего, от несчастной любви, подумал бы он.

Так что придется обойтись без театральных сцен. Хотя нет, есть одна прекрасная сцена – этот город. Город, где мы с тобой однажды встретились, где мы любили друг друга, искали свое маленькое счастье. И, казалось, почти нашли…

Прощай, Ирэн! Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.

© Дмитрий Воронов 

Сейчас в альманахе читают:

• Мои доспехи – чистое страдание, мое оружие - острее боли (рассказ)

• Шестьсот шестьдесят шесть секунд (рассказ)

• Полюбить... и спасти мир (рассказ)